| Главная страница сайта Библиотека Содержание | בס"ד |
|
Рассказы о Хануке (Источник текста: http://www.chanuka.ru/) Содержание Ханукальный светильник Авиэзера. Йег̃удит (Юдифь) Неизвестно, когда история о Йег̃удит произошла на самом деле. Впервые она появляется в древней книге, написанной на иврите и названной «Йег̃удит», по имени главной героини. Однако оригинал книги впоследствии был утерян, а остался лишь ее греческий перевод. Существуют разные мнения о том, когда произошло это событие. Согласно одной из версий, это случилось во время восстания Маккавеев против сирийского гнета, а Йег̃удит была дочерью Иоханана – первосвященника, родоначальника династии Хашмонеев. Иудейский город Бетулия был окружен огромной армией Олоферна, могущественного греко-сирийского военачальника. Олоферн был известен своей жестокостью в подавлении восстаний. Теперь его направили подавить восставшую Бетулию, чьи жители отказывались признать сирийского правителя. Мужчины осажденного города смело и отчаянно боролись против многократно повторяющихся атак неприятельской армии. Видя, что сходу ему не взять городских укреплений, Олоферн решил покорить город, перекрыв воду и отрезав его от пищевых ресурсов. Голодные и отчаявшиеся горожане собрались на рыночной площади и решили, что лучше умереть от голода и жажды, чем сдаться в плен врагу. Уззия, командовавший обороной, и старейшины города безуспешно пытались успокоить население. В конце концов, они попросили еще пять дней. Если за это время они ничего не придумают, город будет сдан врагу. Народ согласился и стал расходиться. Осталась только одна женщина. Она подошла к Уззии и старейшинам, собравшимся уходить, и обратилась к ним со словами: «Почему вы испытываете Б-га, дав Ему только пять дней, чтобы Он помог нам? Если вы действительно верите в Б-га, вы никогда не должны терять веру в Него. Кроме того, вы знаете, что жестокость Олоферна хуже смерти». Это была Йег̃удит, вдова Менаше, всю свою жизнь посвятившего молитвам и милосердию. Йег̃удит была очень красива, все восхищались ее скромностью и добротой. Слова Йег̃удит впечатлили Уззию и старейшин. «Мы должны не прекращать молиться и никогда не отчаиваться в надежде на Б-жью помощь, – сказала Йег̃удит. – Я знаю, что делать. Разрешите мне покинуть город и пойти к Олоферну». Уззия и старейшины были шокированы. «Неужели ты хочешь принести в жертву свою жизнь и доброе имя ради попытки смягчить сердце Олоферна?». Тогда Йег̃удит напомнила им историю о том, как жена Хевера смогла с Б-жьей помощью убить жестокого военачальника Сисру. Йег̃удит продолжала настаивать, несмотря на попытки Уззии и старейшин переубедить ее. В конце концов, они согласились, и Йег̃удит со своей служанкой покинула город. Она была в красивых одеждах, какие не надевала со времени смерти любимого мужа, а ее верная служанка несла на голове корзину с хлебом, сыром и несколькими бутылками старого вина. К заходу солнца они приблизились к военному лагерю. Они шли до тех пор, пока их не остановила стража, которая спросила, кто они и кем посланы. «У нас важное сообщение для вашего командующего, бравого Олоферна, – сказала Йег̃удит. – Отведите нас немедленно к нему». Олоферн был удивлен столь неожиданной и очаровательной гостье. «Кто ты и зачем пришла сюда?» – спросил он ее. «Меня зовут Йег̃удит. Я из Бетулии. Я пришла рассказать тебе, как можно легко захватить город, и прошу, чтобы ты сжалился над его жителями». Затем Йег̃удит рассказала Олоферну о тяжелом положении осажденных, о том, что жизнь в городе для нее стала невыносимой, и она подкупила стражников, чтобы они выпустили ее из города. Она сказала, что была наслышана о могучем Олоферне и его смелости в бою, и хотела выразить ему свое восхищение. В конце концов, она сообщила, что у отчаявшихся жителей почти не осталось еды, но их вера в Б-га все еще сильна, и пока сильна их вера в Него, город не будет сдан. «Но, с другой стороны, когда запасы кошерной пищи закончатся, люди начнут есть запрещенную для них пищу, чем разгневают Всевышнего. И тогда город может быть покорен». «Но как же я об этом узнаю?» – спросил Олоферн. «У меня есть одна мысль на этот счет, – ответила Йег̃удит. – Каждый вечер я буду подходить к городским воротам, и стража будет мне сообщать о том, что происходит в городе, а я, в свою очередь, буду сообщать об этом тебе». «Если ты действительно хочешь мне помочь, – сказал Олоферн, – как только город будет взят, ты станешь моей женой». Олоферна покорило очарование молодой еврейской вдовы, и он дал указание соорудить возле своего шатра шатер для Йег̃удит и ее служанки. Он разрешил им свободно передвигаться по лагерю и приказал карать смертью всякого, кто посмеет обидеть этих женщин. Каждый вечер Йег̃удит подходила к городской страже и передавала сообщения для Уззии о том, что, слава Б-гу, все продвигается благополучно, а затем незаметно удалялась. Через несколько дней Олоферн, проводивший все это время в праздности и застольях, велел послать за Йег̃удит. «Ну, прекрасная Йег̃удит, какую информацию ты выведала для меня сегодня? Мои солдаты не могут больше бездельничать. Они хотят захватить город». «Ситуация в городе становится все хуже и хуже. Через день или два закончатся запасы кошерной еды, и они начнут есть кошек, собак и мулов, и тогда Б-г отдаст их в твои руки», – сообщила Йег̃удит. «Превосходно! – воскликнул Олоферн. – Это следовало бы отпраздновать. Сегодня ночью я приглашаю тебя быть моей почетной гостьей». В ту ночь в шатре у Олоферна были приготовлены изысканнейшие блюда. Но Йег̃удит сказала, что принесла с собой угощение. Это был козий сыр, известный во всей Бетулии, и крепкое неразбавленное вино. Все было приготовлено специально для этого случая. Она накормила Олоферна сыром, и он начал испытывать сильную жажду, а затем напоила его допьяна вином, после чего тот уснул. Йег̃удит, видя спящего Олоферна, произнесла молитву: «Ответь мне, Г-споди, как Ты ответил Яэль, жене Хевера, кейнита, когда Ты отдал свирепого Сисру в ее руки. Дай мне силы, чтобы я принесла освобождение своему народу от этого жестокого человека, желающего уничтожить его». С этими словами Йег̃удит вынула из ножен меч Олоферна и, направив его на шею врага, ударила изо всех сил. Потом завернула голову полководца в лохмотья и спокойно вернулась к себе в шатер. «Идем быстрее, чтобы не вызвать подозрений», – обратилась она к служанке, и женщины двинулись по направлению к городским воротам. Уззия не мог поверить своим глазам, когда увидел, что пришла Йег̃удит. «Не время проигрывать, – сказала она, показав ему голову Олоферна. – Готовь людей для нападения. Лагерь противника не сможет сражаться без командующего». На рассвете солдаты Олоферна вошли в шатер своего генерала и увидели его обезглавленным. В страхе они бросились бежать, бросая награбленное. Это была чудесная победа. Б-гобоязненная и смелая дочь отца Хашмонеев, первосвященника Иоханана, сумела спасти Бетулию и ее жителей от жестоких завоевателей. Перекличка в сибирском лагере После длительных и изнуряющих допросов, связанных с обвинением в причастности к «Банде Шнеерсона», меня приговорили к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере в Сибири. Большинство в лагере составляли уголовники, осужденные на разные сроки (от 25 лет до пожизненного заключения), страшные бандиты, которые часто устраивали драки и убивали друг друга. Именно в такой неблагоприятной среде мне пришлось выживать как человеку и как еврею. Однажды ко мне обратился другой еврейский заключенный: ему стало известно, что я не работаю в субботу, и он хотел бы последовать моему примеру. Я с радостью услышал это, но предупредил его, что за непослушание в лагере сурово наказывают. Уличенного в работе не в полную силу сажали на пять суток в карцер, который не отапливался, а было это в суровую сибирскую зиму. Но мой новый знакомый был полон решимости не отступать и готов на любые жертвы. «Если вы можете, то и я смогу», – заявил он. Мы работали в лесной чаще, далеко от лагеря. Ежедневно туда нас сопровождал вооруженный конвой. От пристальных взглядов солдат веяло холодом и свирепостью. Бежать никто не осмеливался. Отправлялись мы на работу в пять утра. В одном списке офицера числились все заключенные, назначенные в ту или иную команду, в другой были внесены те, кто по каким-то причинам получил освобождение от работы в данный день. Горе заключенному, которого обнаруживали в бараке при обходе в поисках уклонившихся от работы! Как-то в субботу в нашем бараке появился офицер – он искал моего знакомого еврея. Я, слава Б-гу, имел освобождение, в котором врач подтверждал мое серьезное заболевание. Это освобождение подарило мне много свободных от работы суббот. Когда выкликнули фамилию моего друга, я быстро сориентировался. Поскольку офицеры не знали нас в лицо, я решил откликнуться вместо него. Офицер приказал мне следовать за ним. После некоторого ожидания у двери особого отдела, куда меня привели, я вошел, когда выкликнули фамилию моего друга. Выяснив, что на самом деле я Сасонкин, офицер обрушился на меня с криком, зачем я пришел. Я тоже изобразил удивление. Меня отпустили – и друг мой в тот день был спасен. Однако чудеса случаются не всегда, и так счастливо отделаться ему удавалось не в каждую субботу. Чаще его сурово наказывали за уклонение от работы. «Я не стану работать в субботу, – твердил он. – Если мне суждено страдать из-за своего еврейства, я готов к этому». Кто-то из заключенных пытался его образумить: «Не сравнивай себя с Сасонкиным! Он не употребляет некошерной пищи, а ты ешь все подряд!». Он обратился ко мне за разъяснениями, что такое «кошер», после чего тут же отказался от некошерной еды. И все это происходило в исправительно-трудовом лагере, где для выживания имела значение каждая крупица энергии, а самой питательной пищей считался суп с плавающими в нем маленькими кусочками мяса. Мужество этого человека меня поражало. Откуда черпал он силы противостоять таким суровым препятствиям? Непреклонный, как скала, он отстаивал каждый известный ему еврейский обычай. Он рассказал мне, что потерял отца, когда ему было 14 лет. Благодаря членству коммунистической партии ему удалось занять высокое положение в армии. Тем не менее его, ни в чем не повинного, приговорили к пятнадцати годам каторжных работ. Именно в лагере он принял решение возвратиться к своим истокам. В эти трудные времена его, вероятно, поддерживал пример отца, простого и честного еврея, который вставал рано утром читать Псалмы. После изнурительной работы мы часто говорили с ним об идишкайт, еврействе. Насколько это было возможно в наших условиях, я знакомил его с основами Торы, ее заповедями. Он просил, чтобы я научил его молиться, хотя не знал ни иврита, ни идиш. Сидура в лагере, естественно, не было. Я записал для него молитвы русскими буквами. Перед праздником Песах жена прислала мне посылку с мацой. Я поделился ею с ним, а он угощал меня печеной картошкой. Возникшая между нами дружба была подлинным благословением, которое поддерживало нас обоих. Приближалась Ханука, и я рассказал ему о чуде с маслом. Он отверг мое предложение поискать пустые коробки от сардин для изготовления меноры: ему этого было недостаточно: «Ханука – такой важный праздник, и мы не должны делать менору из грязных банок. Я знаю жестянщика, который за небольшую плату изготовит для нас красивую менору»! Меня не слишком радовала излишняя гласность. Однако его стремление выполнить мицву было настолько искренним, что я не мог ему помешать. Менора из жести несколько отличалась от настоящей, но она горела. Мы зажигали ее каждый вечер и произносили благословения, не таясь и не испытывая стыда, с гордостью исполняли мицву. К нам присоединялись заключенные неевреи, которые с интересом слушали мой рассказ об истории Хануки, об ее уроке свободы. Многие из них были верующими католиками, и ко мне, с моей патриархальной внешностью, они относились с уважением. В каждом бараке был по крайней мере один «стукач», который обо всем доносил охранникам и офицерам. По чудесному стечению обстоятельств уже прошли четыре вечера Хануки, а у нас горела менора при большом стечении людей, и никто не возражал против этого. Когда мой друг зажигал пятую свечу, в бараке появился охранник, пришедший провести перекличку. В соответствии с лагерным распорядком, после работы до десяти часов вечера заключенные могли располагать своим временем по собственному усмотрению. Охранник начал выкликать наши фамилии. Кто-то из заключенных прошептал мне, что кому-то стало известно о том, что у нас происходит, и перекличка – лишь предлог, чтобы изолировать меня. Кроме строгого запрета отправлять в лагере религиозные обряды, существовал еще один, дополнительный, на зажигание любого огня в деревянных бараках. Нарушение его приравнивалось к особо тяжкому преступлению. Категорически запрещалось и курение в бараках. Чтобы покурить, заключенные должны были идти в специально отведенный для этого домик с железной крышей, расположенный в центре лагеря. В тот момент нам угрожала реальная опасность. Один из заключенных посоветовал нам выйти с менорой на улицу и бросить горящие свечи в снег, пока охранник еще не дошел до нас. Я не мог заставить себя послушать его: ведь это были святые свечи! И твердо решил не гасить свечи своими руками. Перекличка продолжалась целую вечность. Мой друг и я не отрывали глаз от гордых, вызывающих маленьких огоньков. Перед моим мысленным взором проходила еврейская история, от древних времен до наших дней. Я думал о немногочисленной отважной группе Хашмонеев, и приходили на ум слова «И там произошло великое чудо...». Трудно в это поверить. Назвав наши фамилии, охранник принялся считать свечи, горевшие в меноре. – Пять? – спросил он. – Пять! – подтвердил я во весь голос. Он закончил перекличку и, не сказав больше ни слова, ушел, словно ничего не произошло. – Пять! – выкрикивали мы. – Пять! Все мы были потрясены. Зажигать огонь, особенно в религиозных целях, считалось преступлением. И несмотря на это, мы стояли здесь, рядом с горящими свечами. Эти свечи зажигали два бородатых еврея, каждый день на одну свечу больше, пока их не стало пять! Охранник видел все это, даже сосчитал огоньки, и ничего не случилось... Кто он был и почему пришел именно в ту ночь? Не был ли он евреем? Задаю себе эти вопросы до сих пор... Кто был реб Ошер Сасонкин? Родился он в 1910 году в небольшом украинском городке. Изучал Тору и философию хасидизма. Призванный на службу в советский военно-морской флот в Кронштадт, отказался стричься, а также брить бороду и сделался посмешищем у наголо постриженных новобранцев. Его пришлось освободить от службы. Во время войны он эвакуировался в Самарканд, где был известен своей добротой и заботой об остро нуждающихся евреях. Ему удавалось доставать дополнительное количество хлеба для голодающих вдов и сирот, учащихся ешивы. В 1964 году ему с женой Фридой разрешили покинуть Советский Союз. Последние шесть лет своей жизни реб Ошер имел честь служить шамесом в известном доме № 770. Ему посчастливилось зажигать менору в главной синагоге при этом доме в присутствии Ребе. Своим близким он не уставал рассказывать, как зажигал менору тогда в Сибири... Реб Ошер Сасонкин скончался в 1988 году. Его сын, реб Йоске Сасонкин, является шлиахом (посланцем) Ребе в Майами, штат Флорида. По материалам журнала «Лехаим» Хана и семеро ее сыновей Рассказ о Хане и семерых ее сыновьях – одна из наиболее трагических страниц еврейской истории эпохи Хашмонеев. Рассказ этот приводится во Второй книге Маккавеев и в Вавилонском Талмуде (Трактат Гитин, 57). Хана и семеро ее сыновей отказались поклониться языческому идолу и погибли, освятив имя Г-спода. Греческие солдаты пытались заставить детей, всех по очереди, поклониться идолу и отведать свинины. И то и другое еврейская религия строжайше запрещает делать еврею. Каждый из них поочередно отказался выполнить требование солдат и подвергся мучительной смерти на глазах у матери. Когда подошла очередь последнего, самого маленького из сыновей, солдаты решили добиться своего обманом. На землю как бы случайно уронили кольцо и попросили мальчика поднять его. Сделай он это, со стороны могло показаться, что он кланяется идолу. Но мальчик разгадал хитрость солдат и отказался выполнить их приказ. И тоже был казнен. Тогда Хана упросила солдат позволить ей поцеловать своих убитых детей, после чего покончила с собой, бросившись с крыши. Талмуд говорит, что Хана поддерживала дух в своих сыновьях, просила их терпеливо переносить мучения и погибнуть, освятив имя Г-спода. А седьмому сыну сказала: «Сын мой, иди к праотцу нашему Авраhаму и скажи ему: «Так говорит моя мать: нечем тебе гордиться! Ты построил один жертвенник, а я – семь. Тебя Всевышний только испытал на готовность принести жертву – от меня Он потребовал самой жертвы» (Гитин, 57). История героизма и стойкости Ханы и ее сыновей, которая произошла в эпоху гонений Антиоха Епифана, воодушевляла еврейский народ в тяжелый времена, закаляла его дух, вселяла в него уверенность в высшей ценности его священных идеалов, ради которых стоит пренебречь указами властителей-злодеев и идти на смерть. Ханукальный светильник Авиэзера. Хасидская история для детей В роскошном и просторном доме наси* рабана Гамлиэля царила печаль: его старший сын Авиэзер был тяжело болен. Лучшие иерусалимские лекари спешили к дому наси, но тщетно: никто не знал, как лечить юношу, жизнь которого угасала... – Сыночек, дорогой, – рыдала мать Авиэзера Мирьям, – если бы я могла взять твою болезнь на себя...Авиэзер произнес что-то невнятное, но никто не расслышал его слов. Это происходило в конце месяца кислева. В тот год зима была особенно суровой: ни на минуту не утихал холодный пронизывающий ветер, шел снег с дождем. Рабан Гамлиэль старался обеспечить всех нуждающихся теплой одеждой и дровами. Приближалась Ханука. Авиэзер, укрытый горой теплых одеял, дрожал от холода, его знобило. Жар его усиливался. Перед самой Ханукой он вдруг громко позвал: «Папа!». Отец поспешил к нему. – Папа, – произнес юноша, – я хочу... хочу, чтобы... зажгли... сигнальные костры для освящения... месяца... и в честь високосного года... в праздник Ханука... я хочу... – Но, – ответил изумленный отец, – ведь их зажигают только... – Исполни его желание! – воскликнула Мирьям. Прежде, чем сделать это, – сказал Наси, – я должен собрать в доме учения десять старцев и главу судей. Мы будем обсуждать его просьбу всю ночь. – Пока вы будете обсуждать просьбу мальчика, его уже осудят на небесах, – сказал Мирьям. – Сделай то, что он просит, – ведь речь идет о жизни и смерти. – Да, папа, – лицо юноши осветилось, – зажги костры... отсюда... из Иерусалима... до Вавилона... и я хочу... увидеть... как их зажигают... – В такой холод?! – с сомнением в голосе сказал рабан Гамлиэль. – В такой снегопад?! Но ведь... – Нет, – сказал юноша, собрав последние силы. – Не умру я, ибо жить буду! Рабан Гамлиэль поспешно вышел из своего дворца и собрал десять старцев. – Если просит человек в агонии... – сказал один из старцев. – Но ведь это запутает их там, в Вавилоне, – возразил второй. – Передадим им, что мы делаем это ради спасения жизни, – воскликнул рабан Гамлиэль. – Они поймут. В канун Хануки человек, разжигающий костры на Масличной горе, работал не покладая рук. Он без устали таскал длинные бревна из кедра, стебли тростника, стволы оливковых деревьев... А ветер... О чудо! – ветер совсем стих. На дворе была стужа, но не было уже ни дождя, ни снега, а небеса были прозрачны и чисты. Авиэзер, завернутый в одеяла, сидел напротив человека, разжигающего костры. Мать и отец сели по обе стороны от него; с ними были лекарь и несколько слуг. Человек, разжигающий костры, зажег маленький факел и сказал: – Ну вот, дорогой Авиэзер, я зажигаю костер для тебя. Да будет принята наша молитва на небесах! – И он зажег костер. – Я вижу, вижу, – воскликнул Авиэзер, – сейчас зажигается костер на севере, на горе Сартаба, в крепости Александрон... и еще севернее, в крепости Агрипина, в Кохав а-Ярден, костры появились за рекой Иордан, восточнее у Хаварона, в Большой пустыне, по которой наши предки возвращались из вавилонского изгнания... Внезапно он сбросил с себя все одеяла и встал. – Огонь дошел до Бейт-Балтин на реке Евфрат. Все поднимаются на крыши с горящими факелами... В этот час зажглись факелы на иерусалимских крышах. Город был ярко освещен, и лицо Авиэзера сияло. – Праздник, праздник! – кричал он. – Праздник огней! Семейный лекарь, стоявший неподалеку, подошел к юноше. – Хвала Г-споду! – воскликнул лекарь. – Юноша здоров. Чудо! Ханукальное чудо! Пусть он идет домой. Дайте ему отдохнуть. – Давайте понесем его на стуле, – сказал рабан Гамлиэль. – Нет, я пойду сам, – сказал юноша. – Только поддерживайте меня. Ты, мама, с этой стороны, а ты, папа, – с этой. Так они шли, направляясь к своему дворцу, сопровождаемые лекарем и слугами. Во всех домах горели праздничные светильники, а светильник Авиэзера горел от Масличной горы до реки Евфрат. В тот день был установлен праздник на все века, для всех поколений – Ханука Авиэзера. * наси (ивр.) – глава Сангедрина По материалам журнала «Отцы и дети» |