Рав Ицхак Зильбер «Беседы о Торе»

Ваэтх̃анан

После победы евреев над двумя эморитянскими царями Моше пытался умолить («Ваэтх̃анан» – «И молил») Б‑га разрешить ему всё-таки войти в Страну Израиля. Но Всевышний позволил ему только взглянуть на неё с горной вершины и велел заняться другим делом: подготовить Йег̃ошуа̃ для руководства народом и дать последние наставления евреям. В своей речи, обращённой к Израилю, Моше напоминает об этом эпизоде и говорит примерно следующее: вы – великий народ. Никогда ничего похожего на то, что произошло с вами, не бывало в мире с того дня, как Всевышний сотворил человека. Никогда не бывало, чтобы целый народ слышал Б‑га. Помните всё, что вы видели и слышали. Вы не видели никакого образа, когда Всевышний говорил с вами с Синая, – так не делайте изваяний и не будьте идолопоклонниками. Творец заключил союз не только с отцами нашими, но непосредственно с нами, стоявшими у Синая, – так помните о союзе с Ним. Пройдёт время, что-то забудется, и ваши потомки согрешат. Тогда – небо и земля свидетели – вы будете изгнаны с земли и рассеяны. Но вы вернётесь к Всевышнему, и Он не оставит вас.

В этой главе повторяются десять заповедей, записанных на скрижалях Завета (в первый раз они приведены в главе «Итро» книги «Шемот», где рассказывается о получении евреями Торы).

Десятая заповедь требует:

«И не домогайся жены твоего ближнего, и не желай ни дома твоего ближнего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни быка его, ни осла его – ничего, что у ближнего твоего» (5:17).

О ней мы сейчас и поговорим.

Судя по тексту, заповедь запрещает определённое действие по отношению к жене ближнего и определённый замысел – по отношению к его имуществу. Какие это действие и замысел? И как они связаны между собой? Действительно ли первый запрет касается только жены, а второй – только имущества? Обратимся за разъяснениями к Рамбаму.

Рамбам указывает, что именно подразумевается под словами «ло тах̃мод» и «ло титавэ», которые переведены здесь как «не домогайся» и «не желай».

«Всякий, кто домогается раба или рабыни, принадлежащих другому, его дома или вещей, всего, что можно купить, подсылает к нему приятелей, уговаривает его и в конце концов приобретает эту вещь, – даже если он уплатил за неё большие деньги, нарушает запрет «не домогайся»... Человек, пожелавший дом ближнего, или его жену, или его вещи... с момента, когда начал размышлять о том, как приобрести желаемое, нарушает запрет «не желай» (Законы о грабеже и пропаже, 1:9,10).

Вдумаемся в сказанное. Что называется желанием и домогательством, теперь нам понятно. Но нарушен ли запрет «не домогайся», если человек не достиг желаемого? Нет. Рамбам ясно говорит: «...и в конце концов приобретает эту вещь...» Значит, если приобрести её не удалось, то есть человек спустя какое-то время прекратил свои попытки, этот запрет он не нарушил.

Объясняется сказанным и связь между «не желай» и «не домогайся»: первое предшествует второму.

И, наконец, мы видим, что заповедь запрещает оба действия независимо от того, на что из перечисленного в ней они направлены.

Человек настойчиво советует кому-то как можно скорее продать, скажем, дом. Он убедительно доказывает, что дом находится далеко от места работы нынешнего владельца, что жаль времени на дорогу, что в доме масса неудобств, что за него можно получить недурные деньги и т.д. А за всеми его советами стоит намерение приобрести это жилье для себя или для родственника. Подобная тактика – дело нередкое, и многие считают её вполне приемлемой. Добившись желаемого, эти люди успокаивают свою совесть: «Я ведь уплатил, и уплатил немало. Кто бы ещё дал такие деньги?»

Это опасный путь. Начинается он с желания, переходит в домогательство, а кончиться может (крайность, конечно, но и такое, увы, бывает) грабежом или даже убийством.

Так случилось с царём десяти еврейских колен Ахавом. Он пожелал приобрести виноградник своего родственника Навота, поскольку участок находился вблизи царского дворца. Ахав предложил Навоту обменять его виноградник на другой, получше, или продать его. Но Навот ни за что не хотел расстаться с наследием предков. Желание Ахава было таким сильным, что он, получив отказ, «лёг на постель свою, и отвернулся [к стене], и не ел хлеба». Изевель, жена Ахава, высмеяла мужа: «Царствовать не умеешь!», потом обвинила Навота в Б‑гохульстве и речах против трона, представила в суд двух лжесвидетелей и добилась казни обвиняемого. И всё для того, чтобы Ахав мог унаследовать его виноградник (Мелахим I, 21).

Почему так произошло? Потому что была нарушена заповедь Торы «не желай».

Тора предупреждает нас, что у домогательства, грабежа и даже убийства может быть один и тот же корень: сильное желание завладеть тем, что принадлежит другому. Поэтому Тора прежде всего требует, чтобы, предлагая владельцу расстаться с принадлежащей ему вещью, мы в своих доводах говорили только и исключительно правду. Во-вторых, она запрещает нам быть настойчивыми, постоянно возобновлять свои просьбы, короче, «приставать», брать измором. В-третьих, нам запрещено подсылать к владельцу его родственников и авторитетных для него людей, чтобы те на него повлияли.

Ибн-Эзра говорит примерно следующее. Многие удивляются: как можно приказать сердцу не желать красивую вещь, красивую женщину только потому, что они принадлежат другому. Но представьте себе паренька из простой деревенской семьи, которого призвали в солдаты и поставили охранять царский дворец. Прекрасная принцесса, его ровесница, великолепные наряды царя – постоянно у него перед глазами. Вздумается ли ему жениться на принцессе или обзавестись царской одеждой? Если он человек нормальный, ему это и в голову не придёт. Таким должно быть отношение ко всему чужому.

* * *

Предпоследний раздел главы «Ваэтханан» содержит слова, в которых заключена основа еврейского мировоззрения:«Слушай, Израиль: Г‑сподь – Б‑г наш, Г‑сподь Един» (6:4).

Эти слова евреи, молясь, произносят по нескольку раз в день.

Их произносит еврей перед кончиной. С ними шли на костёр сотни тысяч евреев, не пожелавших изменить вере отцов.

В свитке Торы в слове шема (שְׁמַע) – «слушай» – последняя буква, «айин», пишется увеличенной. В слове эхад (אֶחָד) – «един» – буква «далет» также больше остальных букв. Почему эти две буквы выделены?

Объяснение этому я нашёл в книге пророка Йешайаг̃у и в комментарии к Пятикнижию раби Йаакова бен Ашера, которого называют Бааль г̃аТурим.

Одно из самых удивительных явлений в мире – существование еврейского народа вопреки непрекращающимся попыткам его уничтожить.

Народы, во много раз сильнее и многочисленнее Израиля, давно исчезли. Где былые Египет, Ассирия, Вавилон, Греция, Рим? Не говоря уже о менее крупных – филистимлянах, амалекитянах, моавитянах, амонитянах, эдомитянах и прочих. А если и есть сегодня народы с такими именами, то трудно сказать, кто они такие на самом деле. Ни один из них не сохранил веры, которую исповедовал три тысячелетия назад. Единственный, кто не изменился и не сменил веру, – евреи.

Условия жизни еврейского народа никогда не были идеальными. Везде его презирали, перекрывали ему источники существования, часто изгоняли. И тем не менее он существует. А чтобы узнать какие-нибудь подробности о его заклятых врагах, приходится отправляться в музей.

О чём это говорит? О том, что есть Правитель мира, и Он желает сохранить Израиль. Самим своим существованием еврейский народ свидетельствует: есть единый Б‑г, Властелин вселенной.

На иврите слово эд (עֵד) – «свидетель» – состоит из букв «айин» и «далет», тех самых, что выделены в стихе «Слушай, Израиль... Г‑сподь Един!»

В книге пророка Йешайаг̃у (43:12) мы читаем: «...вы – Мои свидетели, слово Г‑спода, и Я – Б‑г». Вот почему выделены буквы, составляющие слово «свидетель». «Слушай, Израиль... Г‑сподь Един!» А кто может засвидетельствовать это? Еврейский народ, фактом своего существования.

Далее в главе сказано:

«И люби Г‑спода, Б‑га твоего, всем твоим сердцем и всей твоей душой, и всем твоим достоянием...» (6:5).

Мы уже анализировали этот стих в главе «Эмор» книги «Вайикра» и говорили там, что любящий Б‑га «всей душой» в определённых случаях должен быть готов отдать жизнь ради соблюдения Его заповедей (сравните с русским «отдать Б‑гу душу», то есть умереть).

Не совсем понятно, что такое «всем сердцем»? По-русски это, в общем-то, синоним души в одном из значений этого слова, и в переводе звучит как поэтический повтор. Но на иврите душа и сердце – понятия разные: если душа – это жизнь, то сердце – это чувства.

Но любовь ведь и так чувство. Что же получается? Чувствуй чувством?

В Торе недаром сказано: «всем сердцем». Потому что любить можно и «кусочком». Наши чувства не такая уж цельная вещь. Можно любить, например, тая в сердце обиду. Вот Тора и говорит: «люби всем сердцем» – добейся, чтобы в твоём сердце не было обиды на Б‑га.

Странно. Ассортимент наших негативных чувств, к сожалению, весьма богат. Обида – лишь одно из них. Почему же имеется в виду именно она?

Потому что здесь идёт речь об очень важном, если не главном, моменте в нашем отношении к Б‑гу. О том, как мы принимаем свою жизнь, которую Он нам дал.

Довольны ли мы своей долей? Нет человека, в жизни которого всё шло бы совершенно гладко. Принимаем ли мы свою участь с радостью? Понимаем ли простую вещь: то, что дано, дано Творцом к нашему благу? Короче, не в обиде ли мы на Творца?

А как понять слова «всем достоянием»? Они говорят о том, что при соблюдении заповедей еврея не должны останавливать издержки. Это требование регулируется определёнными правилами.

На заповеди асэ это требование не распространяется. Если, скажем, вам надо приобрести этрог к празднику Сукот, вы не обязаны доходить до предела и полностью разориться. Существуют нормы затрат, дальше которых можно не заходить.

Но если еврею скажут: «Либо ешь свинину, либо плати штраф в десять тысяч долларов» – он должен платить, даже если эта сумма его разорит. Единственное, чего нельзя допустить, – опасности голодной смерти. Чтобы избежать нарушения закона, следует идти на любые издержки, без ограничений. Граница здесь – только угроза для жизни (и то, как вы знаете, не во всех случаях).

В наш век люди привыкли думать, что деньги всесильны. Решает только сумма (чего не купишь за миллион!). Но Тора говорит: если нельзя – то нельзя, несмотря ни на какие убытки и ни на какие выгоды.

Жизнь не раз сталкивала меня с людьми, шедшими на всевозможные жертвы, только бы иметь возможность соблюдать субботу: они меняли профессию, переезжали с места на место, платили огромные штрафы за невыход на работу. Я знаю сотни таких примеров.

Помню, один талантливый инженер из Бобруйска, основательно помучившись из-за трудностей с соблюдением субботы, стал... трубочистом. Днём в субботу он, договорившись с клиентами, на работу не выходил, но всегда являлся к ним точно в назначенное время вечером на исходе субботы, и никто не имел к нему претензий. Так он и жил себе спокойно.

Знал я и одного портного, который шил ночами, чтобы выполнить план, рассчитанный на шестидневную рабочую неделю. А потом часть заработанных денег отдавал врачам – ради больничного листа на субботу. И чтобы не голодать, потихоньку носил кое-что на рынок на продажу, рискуя оказаться в тюрьме.

Многие люди меняли место жительства, чтобы найти еврейскую среду, где они могли бы работать, не нарушая святого дня.

Хорошо помню я и мою первую лагерную субботу в ИТК-4. Было это в пятьдесят первом году.

Когда меня привели в лагерь, мысли мои были заняты одним: как бы избежать работы в субботу. Мне повезло – сразу по приходе двое заключённых спросили меня: «Ду бист а ид? Ты еврей? Чем тебе помочь?»

Я сказал: «Да, я еврей и не хочу работать в субботу».

Один из них, Семён Семёнович Лукацкий, пообещал: «Ладно, с этой субботой я тебе помогу. Придёшь в пятницу в шесть вечера, и будет у тебя больничный на весь день».

Я был тронут. Но, слава Б‑гу, в ту субботу я обошёлся без больничного. Вернее, мне не понадобился бюллетень, потому что я и так оказался в больнице.

Во вторник, в среду и в четверг я таскал бревна – работа нелёгкая и для меня совершенно непривычная. В четверг я упал. Чудом остался жив, но руку повредил серьёзно.

Носил я бревна с одним парнем, которому очень нравилось измываться над новичком, да ещё и евреем. Был он уже опытным грузчиком и придумал, идя выше меня по трапу, пританцовывать и раскачивать его, а я шёл следом по узкой трясущейся доске и едва удерживал равновесие. В четверг я все-таки свалился и пролежал три недели в больнице. Не знаю, радовался ли бы я так, заработав миллион, как радовался, что избавлен от работы в субботу...

Но три недели кончились, меня выписали, и было это как раз перед субботой. Я пытался соврать, что у меня ещё есть боли. Бригадир обратился к врачу, а тот сказал: «Раз я выписал, значит, может работать». Бригадир стал меня бить, я убежал и спрятался среди лодок на берегу реки, довольно высоко.

Часов около двенадцати слышу голоса: «В лодках кто-то прячется от работы – это саботаж!»

Сверху я разглядел, что какая-то группа заключённых идёт на обеденный перерыв и с ними – Лукацкий. Надо сказать, он был просто помешан на марксизме и всегда только на эти темы и говорил. Я тихо сказал на идиш в надежде, что он услышит: «Фарклап зей дем коп» – «Заморочь им голову».

Семён Семёнович сразу же обратился к спутникам: «Ребята, тут в газете (он потряс свёрнутой в трубку газетой) есть статья товарища Сталина «Экономические проблемы периода социализма». Какая глубина мысли! Может, прочитаем?»

Кто рискнёт отказаться от такого предложения? Лукацкий начал читать вслух, кое-что пояснил и вдруг произнёс весьма загадочный комментарий: «Как говорит известная латинская пословица – «Баг̃алт зих ин а цвейтн орт» («Спрячься в другом месте». – Идиш).

Я спустился, прополз метров сто – в том месте тоже были лодки – и укрылся среди них. Пролежал я там до конца дня. Дело было осенью, шёл дождь, я старался, чтобы меня никто не видел, и так запрятался, что не расслышал гудка, извещавшего об окончании работы.

Дали гудок без четверти пять, началась поверка – одного зэка не хватает! Людей держат в строю, никого не выпускают – ищут недостающего. Нашли в пять двадцать пять. Люди готовы были разорвать меня на куски – ведь из-за моей выходки все простояли под дождём сорок пять минут и опоздали в столовую. Пусть там давали лишь воду с гнилой капустой, но горячую! А сейчас все остыло!

До этого случая, мне кажется, всей душой я молился один раз в жизни. Было это лет за десять до того вечера, о котором я рассказываю, то есть в сорок первом году. Морозы тогда стояли страшные – ниже пятидесяти. Я жил и учительствовал в селе Столбищи (в двадцати пяти километрах от Казани), а на субботу и выходные уходил к родителям в город. И вот в понедельник в пять утра я вышел из дому, чтобы к восьми поспеть на уроки. Пробежал я за три часа двадцать километров, прихожу в школу – а уроки отменены: мороз под сорок. Но поскольку в Союзе не любили предоставлять учителям «лишний» досуг, нас тут же отправили по близлежащим деревням переписывать детей к будущему учебному году. Мне достались Большие Кабаны, деревушка в пяти километрах от Столбищ. Дорога к ней шла по замёрзшему озеру со скрытой под снегом прорубью, так что провалиться в неё ничего не стоило.

Из дому я вышел голодный; в Столбищах, где я получал свою норму хлеба, пекарня не работала – из-за мороза не привезли дров, так что и в новый путь я пустился, не поев. Снегопад, начавшийся, когда я выходил из Казани, не прекращался. Снег завалил дорогу, я сбился с проторённой тропы и тут же оказался в снегу чуть не по грудь. Я совсем обессилел, и меня стало одолевать страстное желание – никогда в жизни такого больше не было – хоть на минутку вздремнуть, отдохнуть. Я вспомнил, что так замерзают насмерть, и стал молиться Б‑гу: пусть пожалеет моих родителей, ведь я у них единственный сын, и я ещё молод, мне хочется сделать в жизни что-нибудь хорошее.

Тут я убедился на собственном опыте, что есть «Шомеа̃ тефила» – Слышащий молитву! (Это не значит, что всё, о чём мы просим, Б‑г делает сразу. Может быть, часть, может быть, позднее – но молитва не пропадает!) Сунул я руку глубже в карман и вытаскиваю... кусок халвы! Уже с полгода (да и несколько лет потом, до сорок четвёртого) мы не только не ели, но и не видели ни сливочного масла, ни сахара. А тут вдруг халва! Я поел, набрался сил, двинулся дальше и минут через пятнадцать вышел на дорогу...

Хлеб я получил лишь назавтра к концу дня и отоварил талоны на несколько дней вперёд. Как сейчас помню: съел сразу две буханки, и не то что без соли, ибо соли не было, а даже без воды.

Откуда же взялась халва? Оказывается, наш знакомый Рефаэль-Моше Фридман устроился на работу в школьный буфет, и ему дали халву. Он продал семьсот пятьдесят граммов моим родителям по государственной цене. Когда я отправлялся на работу, у мамы ничего для меня не было, и она положила мне в карман халву.

Так вот, вечером того дня, когда я навлёк на себя гнев заключённых, опоздав на поверку, начиналось чтение селихот – молитв об отпущении грехов перед Рош г̃ашана. В ту ночь я второй раз в жизни молился всей душой. Ведь это только на одну субботу мне удалось скрыться, а что будет в следующие? И в праздники Рош г̃ашана, Йом-Кипур, Сукот?

И я опять убедился: есть Тот, Кто слышит молитву и отвечает на неё!

Часа в два ночи я вышел из барака – и кого же вижу? Кольку-нарядчика, который всех гонит на работу. А надо сказать, что мне посоветовали взяться в одиночку снабжать водой весь лагерь и мыть полы в умывальных комнатах, в целом – работа для пяти-шести человек. Водопровода в тех местах не было, воду носили вёдрами с реки, а в лагере – три тысячи человек. «Тёплым местечком» такую работу не назовёшь. Зато на ней я ни с кем не буду связан. На любой другой, не работая в субботу, я бы задерживал остальных. «Коля, – говорю, – ты видишь, с брёвнами у меня не получается. Я берусь снабжать всех водой». Он интересуется: «А что я с этого буду иметь?» «Двадцать пять рублей», – обещаю я и тут же даю ему аванс – десятку. «Хорошо», – говорит. Так я стал водоносом. И до конца пребывания в лагере таскал воду.

Правда, носить по два полных ведра с реки в лагерь нелегко. Я начинал в половине шестого утра и кончал где-то в половине восьмого вечера. Но зато один, сам себе хозяин. В пятницу до захода солнца я приносил воду на субботу, и её хватало до двенадцати часов дня. Потом я обращался ко всяким жуликам, мастерски отлынивавшим от работы, и они за еду и деньги приносили воду, которой хватало до конца субботы.

А вот история из моей жизни в Ташкенте. Один хабадник – реб Мендл Горелик – пригласил бывшего гебиста Александра Дмитриевича Юдина возглавить небольшой цех, в котором готовы были работать пятнадцать человек – все честные, добросовестные люди: пусть поможет открыть контору и станет её начальником. Ползарплаты с каждого – ему и ещё «кому надо», а условие одно: в субботу люди приходят в цех, но ничего не делают. Я проработал там семь лет.

Интересно, что как только большинство работавших в цеху получили разрешение на выезд, Юдин заболел и скончался. Может, ради последней своей роли он и был послан в этот мир?..

* * *

Мы уже говорили, что слова «Слушай, Израиль...» евреи произносят несколько раз в день. Они составляют первую часть молитвы «Шема». Вторая её часть представляет собой отрывок из главы «Экев», следующей за «Ваэтханан», а третья – последний отрывок главы «Корах» книги «Бемидбар». Привожу молитву полностью.

«Слушай, Израиль: Г‑сподь – Б‑г наш, Г‑сподь Един. Благословенно славное Имя царства Его во веки веков! (Этой фразы в тексте Торы нет, она в молитву вставлена. – И. З.)

И люби Г‑спода, Б‑га твоего, всем твоим сердцем, и всей твоей душой, и всем твоим достоянием. И будут слова эти, которые Я заповедал тебе сегодня, в сердце твоём. И учи им своих сыновей, и произноси их, сидя в своём доме, и находясь в дороге, и ложась, и вставая. И повяжи их как знак на руку свою, и будут они украшением между твоими глазами. И напиши их на дверных косяках дома твоего и на воротах твоих». (Деварим, глава «Ваэтханан», 6:4-9)

«И будет: если прислушаетесь к Моим заповедям, которые Я заповедую вам сегодня, – любить Г‑спода, Б‑га вашего, и служить Ему всем вашим сердцем и всей вашей душой, – то дам Я дождь вашей земле вовремя, ранний и поздний, и соберёшь ты твоё зерно, и вино твоё, и оливковое масло твоё. И дам траву в твоём поле для скота твоего, и будешь есть, и насытишься. Берегитесь, чтобы не обольстилось ваше сердце, и вы не отступились, и не стали служить другим богам и поклоняться им. И возгорится гнев Г‑спода на вас, и Он замкнёт небеса, и не будет дождя, и земля не даст своего урожая, и исчезнете вскоре с той благодатной земли, которую даёт вам Г‑сподь. И примите эти Мои слова в своё сердце и в свою душу, и повяжите их как знак на руку вашу, и будут они украшением между глазами вашими. И учите им ваших сыновей, чтобы они говорили их, сидя в своём доме, и находясь в дороге, и ложась, и вставая. И напиши их на дверных косяках дома своего и на воротах своих. Чтобы умножились ваши дни и дни ваших сынов на земле, которую поклялся Г‑сподь вашим отцам дать им, – как дни небес над землёй». (Там же, глава «Экев», 11:13-21)

«И Г‑сподь сказал Моше так: «Обратись к сынам Израиля и скажи им, чтобы они делали себе кисти по краям своей одежды во всех поколениях и вплетали в кисть на краю голубую нить. И будет она у вас в кисти, и, увидев её, будете вспоминать все заповеди Г‑спода и исполнять их, и не пойдёте за вашим сердцем и за вашими глазами, которые вас совращают. Чтобы вы помнили и исполняли все Мои заповеди и были святы пред вашим Б‑гом. Я – Г‑сподь, Б‑г ваш, Который вывел вас из земли египетской, чтобы был вам Б‑гом; Я – Г‑сподь, Б‑г ваш. Истина». (Бемидбар, глава «Шелах», 15:37-41)

В главе «Эмор» мы уже говорили: «не следовать за сердцем» – не увлекаться взглядами, противоречащими Торе, а «не следовать за глазами» – не развратничать. И ещё обратите внимание на слово «учите». Оно же означает «оттачивайте», то есть добивайтесь, чтобы дети не проборматывали, а ясно и чётко произносили слова этой молитвы. И сами мы должны произносить её чётко и внятно.

Главное, что надо знать для начала: «Шема» читают вечером и утром – «ложась и вставая». Я был бы рад, если бы, впервые прочтя молитву по этой книге, вы захотели выполнять заповедь чтения «Шема».

← Содержание →